Боярин Романов, ханские дети, нацисты-каратели

Музей ГУФСИН России по Республики Башкирия / Фото из архива Глеба Полиновского

«Русская планета» изучала контингент заключенных в тюрьмах Башкирии и историю местной тюремной системы

Андрей Королев

12 ноября, 2014 16:25

13 мин

Сотрудник ГУФСИН по Башкирии Глеб Полиновский рассказывает интересные факты о работе местной пенитенциарной системы с времен Годунова до XX века.

– Глеб Михайлович, с чего началась история исправительных учреждений в Башкирии?

– Войдя в состав Российского государства, Башкирия поначалу была малоосвоенным пограничным регионом и потому служила местом ссылки. Уже в начале XVII века сюда отправляют известных на всю страну политических ссыльных. Так, здесь оказался Иван Романов, дядя будущего царя, Михаила Романова. Когда к власти пришел Борис Годунов, Романовых — потенциальных конкурентов на престол — сослал по глухим местам. Через несколько лет после Ивана Романова сюда отправляют дипломата Годунова — Афанасия Власьева, занимавшегося организацией династических браков. Так, например, он пытался породнить Годуновых с Габсбургами, безуспешно, правда. А при заочном обручении Лжедмитрия с Мариной Мнишек в Польше он представлял особу царя. После убийства Лжедмитрия фаворита отправили в Уфу.

– Сохранились ли данные о том, как они здесь жили?

– Романов был поставлен в довольно жесткие условия, хотя перевод в Уфу оказался смягчением наказания: до этого в Пелыме он содержался в тюремных условиях, ссылку в Уфе можно рассматривать как своего рода домашний арест. О Власьеве данных не сохранилось, но известно, что он работал здесь на управленческой должности. Надо понимать, что большая часть страны в то время была слабозаселенной, поэтому ссылка в то время нередко означала выполнение прежних обязанностей — просто в суровых условиях необжитого края. Крестьяне работали, военные служили, чиновники управляли. В книге у Натана Эйдельмана «Грань веков» есть очень характерный пример времен Екатерины II. Осужденного за два убийства в наказание назначают на должность судьи в сибирский город Тара. Он владел грамотой в отличие от всех жителей этого городка.

– В башкирской исправительной системе того времени были свои характерные особенности?

– С XVII века в Уфе стоял аманатный двор, предназначенный для содержания заложников-аманатов. В качестве таких аманатов чаще всего выступали дети знатных людей. Такая система была развита в Поволжье и Сибири потому, что местное население было вынуждено платить ясак. Аманаты становились гарантией верности правительству во время и после восстаний. Так, например, в качестве аманатов в Бирске жили дети казахского правителя Нурали-хана, который в конце своей жизни — во второй половине XVIII века — был сослан в Уфу, где и скончался. Нурали был первым казахским ханом, получившим власть фактически из рук русского правительства. Правда, своей политикой он заслужил недоверие как у себя на родине, так и в России. Екатерина отстранила его от власти, притом что за несколько лет до этого он сам требовал защиты от собственных подданных и позднее напрямую просил об отставке. В Уфе он жил под охраной караула Пермского пехотного полка. По сути, это была почетная ссылка, которая спасла его от недовольства казахов.

– В Уфе XIX века сидели известные арестанты?

– Да, здесь отбывал ссылку декабрист Александр Фок. По большому счету, он пострадал ни за что. В тайные общества декабристов он не входил. Вся его вина состояла в том, что после отречения цесаревича Константина, когда была назначена переприсяга Николаю, он сказал своим подчиненным солдатам, мол, грешно присягать новому государю Николаю I, когда Константин жив и здоров. За эти слова его разжаловали в солдаты и отправили в Усть-Каменогорск рядовым. А через несколько лет перевели в Уфу под надзор полиции и с запретом въезда в столицы. Фок неоднократно подавал прошение о прекращении надзора. Тут его даже оренбургский губернатор поддерживал, но Николай I отличался мстительностью, и декабрист так и не дождался помилования, в том числе и прижизненной амнистии. Фок женился и жил в имении супруги — в деревне Андреево Бирского уезда. Умер за год до смерти императора: на проводах сыновей на Крымскую войну заболел холерой.

– Сюда отправляли в ссылку, а как насчет местного контингента?

– Мифтахетдин Акмулла, башкирский поэт и философ тоже был отчасти связан с темой нашего разговора. В юности он воровал, на него были заведены дела по поводу кражи украшений и самовара, но это мелочи, которые решались на уровне местного самоуправления. Кроме того, он чуть не загремел в арестантские роты — нечто вроде дисциплинарного батальона, который использовался для тяжелых строительных работ. Дело в том, что Акмулла был башкиром по национальности, а башкиры являлись военнообязанными, взрослое мужское население, как и казаки, за свой счет несло службу, как правило, на границах. Акмулла, говоря современным языком, откосил, указав, что он казах. Только вот он писал сатирические тексты, и одна из жертв его злословия в отместку написала донос: мол, примите меры насчет уклониста. Его посадили в крепость как дезертира на четыре года, потом хотели отдать в арестантские роты. У них, кстати, было такое очень эффективное противопобеговое средство — арестантам выбривали половину головы, чтобы их можно было легче вычислить. Но заступники Акмуллы написали ходатайство царю, и поэта выпустили. Раз уж разговор идет о криминале, то добавлю, что сам Мифтахетдин был убит неподалеку от Миасса. Обстановка на Урале тогда, в середине 90-х XIX века, была очень криминогенная — царила золотая лихорадка. И на рынке — не в губернском центре вроде Уфы, а поглубже в регионе — можно было запросто встретить какого-нибудь торговца, у которого всегда на поясе висело оружие.

– Что можно рассказать про обстановку начала XX века?

– В архиве службы сохранился первый номер тюремной газеты 1924 года, отпечатанный на машинке, но с рукописными иллюстрациями. Тираж небольшой — всего несколько экземпляров. Это была одна из первых газет в исправительных учреждениях России. Несколькими годами ранее вышло аналогичное издание в Иркутске, Вятской губернии. В номере есть описание одного тюремного дня. Факт, который ярко описывает это голодное время — объемы выдаваемой еды. Скажем, ужин арестанта состоял из кружки кипятку и куска хлеба, вот и все. В той же газете дается рецензия на спектакль, поставленный в тюрьме по произведению Островского «Лес». То есть, администрация все-таки пыталась разнообразить досуг. У нас и сейчас-то за театр немногие берутся. Есть, конечно, колонии, где функционируют театральные студии, но их меньшинство. Интересный факт о порядках, вполне либеральных: положительно охарактеризованных осужденных, которые были преимущественно деревенскими, отпускали из тюрьмы на уборку урожая на месяц или два.

– На территории Башкирии во время Великой Отечественной и некоторое время после содержались военнопленные.

– Верно. Одна из основных задач, которая была поставлена перед сотрудниками уголовно-исполнительной системы сразу же после окончания войны, — выявление военных преступников и лиц, сотрудничавших с оккупантами. В нашем музее есть дело некоего Шульца, карателя из 95-й дивизии. Это подразделение «прославилось» так же, как и дивизия СС «Мертвая голова». Во всяком случае, в ориентировках они перечислялись вместе. Шульц — рядовой солдат, который участвовал в сожжении деревень на Смоленщине и в Белоруссии. В результате карательных операций, в которых задействовали роту Шульца, было уничтожено более трех тысяч мирных граждан. Его довольно быстро вычислили и разоблачили. По профессии это был простой рабочий, молодой парень около 30 лет. Образование — восемь классов, хотя у нас многие с таким уровнем становились офицерами. Немецкие военнопленные были в Башкирии до 1949 года, потом тех, кто не числился военным преступником, отправили в Германию. Осталось несколько десятков тысяч, которых передали ФРГ по договору в 1955 году. Но Шульц не дожил до этого момента, погиб.

– Как изменилась служба после войны?

– Первые послевоенные десятилетия широко использовался труд осужденных за пределами исправительных учреждений. Таким образом построены не только филармония и цирк в Уфе, но и целый город Салават. Это было знаменитое строительство нефтехимического комбината № 18 — сейчас это ОАО «Газпром нефтехим Салават». Сюда в конце 40-х годов этапировали около 25 тысяч осужденных и военнопленных. Сюда же перевозили оборудование, полученное по репарациям из Германии. Город возводили с нуля, поэтому жить приходилось в тяжелых условиях. Сохранились мемуары офицера, ветерана Великой Отечественной, которого туда отправили в качестве сотрудника охранной службы. Он приехал туда с женой в начале 50-х годов, ему дали комнату в общежитии. Первым и главным подарком на новоселье стала железная рама для кровати, которую при нем же рабочие и сварили. Ткань для матраса поехал покупать в Ишимбай, ближе не было. На конском дворе по блату договорился с начальником насчет сена, которым и набил матрас. Вот так устроился офицер с женой… Я, между прочим, читал архивные подшивки газеты «За сталинское строительство», которая выпускалась в эти годы в строящемся Салавате. И что любопытно — читаешь и не понимаешь, а где, собственно, места лишения свободы? Там ведь кроме них почти никого не было! Речь там идет об обычных городских новостях. Улицы — Ленина, Сталина, Коммунистическая — ни одного топонима, за который можно было бы зацепиться! Невозможно различить, может быть, это Уфа или, скажем, Стерлитамак.

– Данные были засекречены в таких газетах?

– Оперативная информация и сейчас не разглашается, а тогда-то тем более. В подобных СМИ вплоть до 80-х годов было очень непросто понять, что она создана в местах лишения свободы для понятно какой аудитории, только в уголке было написано, что «газету из учреждения не выносить». В самом тексте нет ни фрагмента «лишней» информации, нет даже слов «осужденный», «лагерь», «колония». Информация беспривязочна. Например, Иван Иванов выполнил план на столько-то процентов. Нашел только слово «дневальный», которое легко можно встретить в лексиконе военных.

– Есть у вас примеры людей, исправившихся после тюрьмы?

– Такие люди есть, их немало, но по понятным причинам они не хотят афишировать свое прошлое. Поэтому я приведу только один пример — редкий случай, когда человек не возражает против огласки. В Башкирии, в Салавате, есть колония особого режима — ИК-4, где содержат опасных рецидивистов, которые совершили несколько преступлений и, как минимум, одно тяжкое либо особо тяжкое. В 2004 году там построили мечеть и церковь. Среди заключенных всегда есть те, кто не просто молится, а внимательно изучает Коран, арабский язык, религию. Муфтий Салаватской Соборной мечети Рамиль-хазрат Насыров уже много лет помогает таким осужденным встать на путь исправления. Несколько таких осужденных сейчас стали имами в этой мечети. Муфтий поддерживает с ними связь и после того, как они выходят на свободу, потому что многие из них попросту оторваны от внешнего мира. Ни настоящих друзей, ни родных, а те, что есть, уже отказались. Некоторые сами рассказывали, мол, какой у них есть выбор после долгих лет заключения? Водки купить и в самое ближайшее время вернуться в колонию. Но осужденные, ставшие имамами и освободившиеся, а их уже четверо, — ни разу не преступали закон. Один из них вернулся в родную деревню, там построил мечеть и служит имамом, помимо того, что работает на комбайне в поле. То есть нашел себя, работает. И ведь вся деревня знает, кто он и как пришел к этому пути. И приняла этого человека.

– Есть немало историй о заключенных, а есть ли истории о знаменитых охранниках? В нашем регионе?

– Если говорить о легендах, то в Башкирии это Григорий Голяшкин, самый знаменитый оперативник в истории уголовно-исполнительной системы региона. Это ветеран Великой Отечественной, который служил в колониях полвека. Это был настолько ценный кадр, что и в пенсионном возрасте продолжал здесь работать. Ушел в отставку в звании полковника, когда ему уже перевалило за 80 лет. За ним огромное количество раскрытых преступлений, явок с повинной. Вот, к примеру, случай был в 90-е годы. Всплеск криминала, в тюрьмах и колониях обстановка тяжелая. И в ИК-2 убили одного из осужденных, причем труп спрятали, чтобы запутать дело. ЧП, прибыла комиссия. Но еще до ее заседания Голяшкин обнаруживает фрагмент веревки, которым связали убитого! Всего через два часа заседания комиссии Григорий Иванович выявляет обоих виновников происшествия. Собраны неопровержимые улики, хотя дело, казалось, совершенно глухое. К сожалению, оперативные работники о подробностях раскрытия дела распространяться не любят. Главное — поймите, что криком и кулаком с зэками многого не добьешься, здесь нужно быть очень талантливым психологом.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе