Новости – Общество
Общество
«Без мата трудно описать окружающее»
Фото из архива Игоря Савельева
Прозаик из Уфы Игорь Савельев — о том, как ощущает себя писатель в современном мире
30 июля, 2014 12:36
8 мин
Уфимский писатель Игорь Савельев одиннадцать лет работает журналистом, в том числе последние 3 года сотрудничает с Московским международным кинофестивалем в качестве редактора ежедневной фестивальной газеты. Игорь — финалист литературной премии «Дебют», лауреат молодежной Госпремии Башкирии имени Бабича. Его рассказы и повести публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Урал», «Волга», переводились на английский и французский языки. «Русская планета» поговорила с Игорем Савельевым о возможностях и месте прозаика в современном мире, и спросила, каким может быть писательское счастье.
– Чувствуешь ли ты какие-то намеки на цензуру в литературе?
– Если говорить о литературе в общероссийском масштабе, то цензуре взяться пока неоткуда: книгоиздание, распространение, торговля — все коммерческое. У государства нет рычагов. Конечно, если что-то запрещают законом, то запрет действует на всех подряд — это к вопросу о мате. Но литературы это пока особо не коснулось, во всяком случае, историй, как с «Левиафаном» Звягинцева, я не слышал. Чувствуются, конечно, опасения, нервозность со стороны писателей и издателей, что жизнь их усложняется: им приходится выискивать матерные сцены, а на подходе новые законопроекты, в частности, запрет на героизацию криминала, под который можно подвести, например, всю линию детективов.
– Знаю, что у тебя скоро должны выйти новые книги. Когда ожидать их?
– У меня готовится серия из нескольких книг в издательстве «Эксмо». Выйдет переиздание первого романа «Терешкова летит на Марс», два новых романа, сборник старых и новых повестей. Выходить они начнут предположительно осенью. Новый роман «Зевс» выйдет в сентябре, но я еще не видел ни макета, ни обложки. Пока идет разная техническая работа: например, я тщательно переписываю аннотацию. Не потому, что вариант издательства плох, а потому, что на большинстве ресурсов, начиная с OZON.ru и заканчивая глянцевыми обзорами книжных новинок, никто не читает сам текст произведения. Все копируют аннотацию, пересказывают ее, переосмысливают, перевирают. В итоге эти восемь строчек чуть ли не важнее, чем вся книга.
– О чем этот роман?
– Трудно ответить однозначно. Если брать героя, его внутренний мир, его отношения с близкими, то это роман о человеке, который пытается ответить на вопрос, кто он. Условно говоря, действительно он герой, или лузер и ничтожество, потому что через разные призмы можно посмотреть и так, и так. Если брать романное пространство в целом, то это книга о двойной морали, точнее, о том, что мы живем в обстановке тотального самообмана, и все вокруг — лозунги, слова, картинка в телевизоре — оказывается всего лишь фальшивкой. Это роман о времени, в которое никому нельзя верить. Что-то вроде вязкой обстановки начала 80-х годов.
– Чем для тебя интересен или неприятен современный литературный процесс?
– Мне кажется, литературный процесс сегодня побледнел, даже во второй половине нулевых он был немного ярче. В молодой прозе почти нет новых ярких имен, громких открытий. Здесь дело даже не в появлении новых книг, а в модели поведения писателей. Потому что даже ключевые фигуры литературного процесса начинают вести себя как механические куклы, повторяя одно и то же в контексте политических споров последних месяцев. По-моему, это уже всем надоело.
– Какое амплуа наиболее подходит для современного российского писателя? Он пророк в своем отечестве, весельчак из Comedy Club, документалист?
– Писатель способен на все вышеперечисленное. Хотя, конечно, пророк — наиболее соблазнительная ролевая модель, в которой многие более-менее набравшие вес писатели начинают всячески утверждаться. Даже не в роли пророка, а поводыря. С другой стороны, эта модель стала более востребована читателем, чем десять лет назад, когда литература не имела особенного общественного звучания. Сейчас она его частично приобрела из-за возникшей идеологической и политической полемики. Из предложенных вариантов для меня наиболее приемлема модель документалиста — автора, который занимается документальной фиксацией происходящего как наиболее адекватным изображением жизни. Адекватным не значит один в один, эпоха может быть подана в совершенно абсурдной форме, как, например, это делал Платонов. Веселить читателя мне интересно меньше всего.
– Слово автора, писателя все еще способно воздействовать на читателя? Есть еще порох?
– Сила слова возросла, по сравнению с тем, что было последние лет двадцать. Но эффекта литературы 60-80-х годов не достичь, ровно, как и эффекта предыдущих двухсот лет ее существования. Когда в 90-е годы писателей перестали слышать, это их и огорчило, и расслабило. Появилось ощущение, что авторы могут не нести ответственности за свои слова. То есть литература стала не более чем эстетическим явлением. Поэтому, мне кажется, сейчас писатели, даже претендуя на роль общественных лидеров, слишком легковесно относятся к своим словам, разбрасываясь воззваниями, художественными и нехудожественными манифестами.
– Может ли писатель сегодня существовать вне политики?
– Да, конечно. Но нужно понимать, что это означает. Я, например, считаю себя писателем достаточно аполитичным. Но при этом не скрываю гражданских позиций, однако кричать на каждом углу о них я не хочу. Другое дело, что в книгах находит отражение сама атмосфера того или иного времени, более того, не бывает хороших художественных произведений без ощущения этой атмосферы.
– Сейчас ты работаешь только над средними и большими формами — повестями и романами. Будешь ли ты возвращаться к рассказам?
– Я слегка разучился писать рассказы, а романы — еще не научился. Композиция немного страдает, но в такой форме работать интереснее, здесь можно добиться какого-то необычного результата. В последнее время у меня не возникало идей, связанных с рассказами. Я стал писать очень многословно, и когда в голове возникает сюжет, он почти наверняка ложится в рамки, как минимум, повести.
– На данный момент в Уфе ты, пожалуй, единственный молодой прозаик, более-менее известный в литературном мире России. Почему ты до сих пор здесь, а не в Москве, к примеру? Ближе к биению жизни, к издателю?
– То, что ты предлагаешь, очень сомнительно. Биение жизни — это светская литературная тусовка, которая сама по себе не очень продуктивна и мне не интересна. Да, это весело, это тоже форма общения, но мне кажется, это отнимает уйму времени и я бы не смог себе этого позволить. Близость к издателям, конечно, важна — далеко не все проблемы можно разрешить на расстоянии. Понятно, что для этого я должен, условно говоря, раз в месяц летать в Москву, чаще всего за свой счет. Это довольно накладно, но столичный ритм жизни вообще не очень подходит для того, чтобы активно сотрудничать с издательствами. Баланс между работой и литературной деятельностью сложно было бы найти в Москве. И будучи ближе к издательству, просто не получится предлагать им рукописи так же часто, как это удается, находясь здесь, в Уфе.
– Что для тебя писательское счастье?
– Оно, наверное, связано со способностью поставить определенные задачи и выполнить их. Ведь что касается литературной работы в повседневной жизни, чувство эйфории она вызывает редко, чаще — какое-то дикое раздражение. Например, вчера я освободил весь день, чтобы написать кусок повести, но в обед меня настигла какая-то бытовуха и выбила из колеи. Хочу я что-то написать, но элементарно нет на это времени. Все это вызывает раздражение. Видимо, когда его нет, это и есть оно, писательское счастье.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости